Предисловие от авторки текста Яны Кирей-Ситниковой.
В настоящий момент я пишу статью, посвящённую культурному колониализму в области транс-активизма, для SAGE Handbook of Global Sexualities. Будучи транс-активисткой из Москвы, культурный колониализм для меня — прежде всего неотрефлексированная миграция идей и практик по одной линии: из западного (прежде всего, американского) активизма в активизм постсоветский. Но, как известно, Россия на постсоветском пространстве играет роль (пост)колониальной державы, по-прежнему обладающей огромным влиянием на соседние страны и в политическом, и в экономическом, и в культурном контекстах. Потому я посчитала необходимым упомянуть в своём тексте и эту сторону колониальных взаимоотношений, однако в силу своего привилегированного московского положения мне сложно увидеть эту тему в полном объёме, и я решила поговорить с людьми, чей опыт в активизме может быть связан с этими вопросами. Так получилось наше интервью с Санжаром.
— Санжар, расскажите, пожалуйста, какое отражение находит российский (пост)колониализм в транс-активизме?
— Первое, что хотелось бы отметить, это что на государственном уровне происходит копирование законодательств, и это копирование всегда происходит в одну сторону. К этому относятся и законы, имеющие прямое отношение к транс-активизму, такие как предложенные в Кыргызстане закон об иностранных агентах и запрет пропаганды. На уровне транс-активизма я такого явного переноса не наблюдаю. Скорее, наоборот. В Кыргызстане мы в 2009 году опубликовали брошюру «Доктор, это вам!» А через некоторое время такую же точно брошюру издала одна российская транс-организация, под названием «Это вам, доктор!», но никакого упоминания о нашей брошюре мы там не нашли (Прим.: Позже оказалось, что Лабрис упоминается в списке благодарностей в этой брошюре). И когда мы говорили об этой истории на конференциях и других мероприятиях, многие отказывались верить, что в Кыргызстане уже давно происходит сотрудничество с врачами в рамках транс-адвокации. Был ещё один случай, когда меня пригласили фасилитировать преконференцию Российской ЛГБТ-сети для транс-активистов — в результате этой встречи была создана организация «ТрансФормация». Люди, которые там собрались, были разобщены между собой, и когда дело дошло до итогового заявления, все они открестились от него и зачитывать его пришлось мне. В тот момент я почувствовал, что они меня просто использовали для решения каких-то своих проблем, и я зарёкся не работать с российскими активистами снова. Ещё случаи, связанные с Транс*Конференцией в Киеве или WPATH. Там можно заметить, что Центральная Азия не вызывает интереса как регион. Как мы это поняли? Мало людей приходит на воркшоп, вопросов после презентации не возникает. На той же конференции мы обсуждали приоритетные страны, в которых нужно имплементировать МКБ-11 [в которой психиатрический диагноз «транссексуализм» был заменён на «гендерное несоответствие» в разделе о сексуальном здоровье], и высказывалось мнение, что надо уделить особое внимание России, так как она своей политикой влияет на соседние страны, тогда как, например, Кыргызстан такого влияния не имеет, а потому менее важен. То есть прямых колониалистских, расистских высказываний я со стороны транс-активистов не встречал, но часто складывается впечатление, что наши страны и проблемы менее важны и интересны. Потом есть ещё вот такое. Даже говоря с Вами, я беспокоюсь, как Вы отнесётесь, если я скажу плохо о российском активизме, и это не конкретно про вас, а про российских активистов в целом.
— Да, я понимаю, что нахожусь не в лучшем положении, чтобы исследовать эту тему. Но у меня стоял выбор: либо поднимать эту тему как умею, либо обойти стороной, что означало бы замалчивание.
— Спасибо, что поднимаете эту тему, она чрезвычайно важна.
— Переходя от российских активисток к русским, какие отношения существуют между русскими и кыргызскими активистсками в Кыргызстане? Присутствуют ли там элементы колониализма, о чём говорили Алок во время своего выступления? [Алок Вэйд-Мэнон — американская гендерно небинарная персона, приезжал_а с лекциями в Кыргызстан и Казахстан в 2016 году. Во время выступления в Казахстане произошло разногласие между Алок, напомнивш_ей о колониальной истории русских в ЦА, и аудиторией]
— Действительно, у нас во многих движениях, в том числе на руководящих постах, много русских. Все мероприятия без исключения проходят на русском языке, большинство материалов также на русском. У нас в обществе разное отношение к одному и тому же поведению в зависимости от национальности: считается, что русским позволительно больше, чем кыргызам. Например, когда обсуждают телешоу, где участвует русская транс-женщина, в комментариях пишут: «Ну, ей-то можно», но, если бы она была кыргызкой, отношение было бы совсем другое. Фактически до выхода доклада Human Rights Watch в 2014 году в публичном пространстве не было представителей ЛГБТ – кыргызов, были только русские, корейцы… На что обратили внимание Алок во время своего выступления, это что русские чувствовали себя раскрепощённее, больше говорили, задавали вопросов… Кыргызских детей, по крайней мере, девочек, учат скромности. Я сейчас плохо помню подробности той дискуссии, это было в Казахстане, а у нас Алок выступали перед этим, но эта тема не затрагивалась.
— Тогда мне лучше, наверное, обсудить это с казахстанскими активистками. Ещё одна тема, о которой я хочу спросить, это какие существуют неравенства между российскими и центрально-азиатскими активистками в доступе к ресурсам, к поездкам на конференции…?
— Неравенства, конечно, очень явно присутствуют. Особенно когда читаешь, люди из каких стран eligible подавать на какие-то мероприятия: там как правило присутствует Россия, но нет ЦА. Последние изменения в российском законодательстве, такие как запрет иностранных агентов, немного сгладили эти неравенства, но не сильно.
— Последняя тема, которую я хочу поднять: какое отношение в российском активизме к мигранткам из ЦА, могут ли они получить у них помощь?
— Если говорить о той ситуации, которая произошла во время Чемпионата мира [по футболу, во время которого транс* секс-работницы – мигрантки из ЦА столкнулись с преследованием со стороны полиции], то некоторые организации согласились им помочь. Но оказалась, что такая помощь, которую они предлагали, им не требуется: они не хотели переехать в другой город, потому что такая ситуация происходила во всех городах, или пожить в шелтере, им нужно было выехать из страны. Или у них просили написать заявление [в полицию], чтобы им могли оказать помощь… как будто не понимают, что они находятся нелегально и никакие заявления писать не будут. Вообще мигрантки не обращаются в российские организации, стараются свои проблемы решать через нас. Может быть, если мы больше будем работать с российскими организациями, они чаще будут обращаться.
31 октября 2018 г.